Юрий КРАСАВИН * КАК МЫ ПИШЕМ

Дорогие писатели тверской земли! Уважаемые коллеги! На нас груз высокой ответственности: мы можем испортить своими сочинениями читательский вкус наших земляков, как портит слух и угнетает душу дурная игра на музыкальном инструменте или фальшивое исполнение любимых народных песен. Утешает только то, что совершенно-то испортить читательский вкус не в нашей власти, но принести немалый вред мы можем изрядный.

Поскольку речь идет о литературном творчестве, то ясно, что писать надо хорошо. То есть изъясняться писателю с читателем желательно на солнечно-ясном и хрустально-чистом русском языке, обладающем волшебными свойствами: он позволяет выразить мысль любой глубины и самые тончайшие оттенки чувства. Всего и заботы: поставить нужное слово на нужное место!

Оставим сухие, как мухи в паутине, слова, вроде «специально», «аналогично», «симптоматично» для канцелярских служащих, непечатные - людям низших категорий, «пейджеры» и «менеджеры» - деловым людям, «сникерсы» и «памперсы» - неразумным детям, а нам, литераторам, писать надо попроще, то есть так, как наши бессмертные классики. Это очень трудно и даже непосильно для нас, но стремиться к этому следует. А если не стремиться, то незачем и за перо браться.

Тут речь об изящной словесности, то есть такой, которая напаяет душу (сказано еще в древности: книги суть реки напаяющие), которая радует сердце, услаждает слух и даже ласкает глаз. Да, гармонично построенная, музыкально отлаженные фраза, отрывок, глава именно ласкают наш взор.

«В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балочках соловьи, не пахнет цветами, но степь все еще прекрасна и полна жизни. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, все прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью...» (А.Чехов. «Степь»).

Хочется цитировать и дальше, но я делаю усилие над собой, чтоб остановиться. Это написано в таком прекрасном состоянии души, что властно захватывает читательское сердце. Думаю, секрет такой прозы как раз в том, что надо брать перо в руку лишь с сознанием высокой значимости писательского дела, ощущая свет в душе своей как частицу божества. А без этого света вряд ли получится, разве что какое-нибудь казенно-канцелярское сочинение...

Вот увидишь рассказ... да хотя бы и на газетной, а не на книжной странице! - Это сразу настраивает тебя, избалованного Чеховым, Тургеневым да Буниным, на определенную волну восприятия, ты готов погрузиться в волшебный мир художественной прозы. Причем готов даже простить неумелому, но старательному автору некоторые смысловые огрехи, шероховатости его стиля, явные упущения по части психологических характеристик и так далее. Лишь бы сознавать, что он изо всех сил старается выразить свое чувство.

Но, Боже мой, как бываешь разочарован и огорчен, когда обнаруживается, что автор небрежен, неряшлив, откровенно ленив! Ясно видно, что он отнюдь не затрудняет себя поиском необходимого живого слова, лепит одно к одному без всякого страха штампованные словесные блоки, даже не вдумываясь в смысл. Только этим можно объяснить великое изобилие словесного «мусора», смысловую нелепицу и полное пренебрежение читателями. Столкнувшись с крупноблочным строительством в новом литературном произведении, чувствуешь себя обманутым и даже оскорбленным - нечто подобное я испытал на концерте профессиональной певицы, которая во время исполнения арий из опер классических нетерпеливо поглядывала на свои ручные часы: куда-то очень спешила.

Конечно, следует нам быть снисходительным к чужим промахам и ошибкам... разумеется, все мы не гении! Но ведь промах или ошибка - это одно, а пренебрежение («Публика все слопает!») -совсем другое. Об этом и поведу я речь, потому что... читателей наших жалко.

Вот в одном из последних номеров «Тверских ведомостей» опубликован рассказ Александра Стародубцева «Поездка». Читаю с самого начала...

«Две пенсионерки из нашей деревни отправились на автобусе в город по своим делам. Одна пенсионерка, Васильевна, - слабая, хворая, бывшая свинарка, другая - Петровна, крупная, полная, всю жизнь провозившаяся с телятами...».

В этих начальных фразах, которые как раз должны быть взвешены и отточены с особой тщательностью, по крайней мере половина слов совершенно лишних. Скажите мне, зачем во второй раз употреблено слово «пенсионерка»? Зачем слова «одна» и «другая»? Если их убрать, смысл не изменится. К чему упоминание об автобусе, если это не имеет ровно никакого значения в рассказе - ни для развития сюжета, ни для настроения действующих лиц. Зачем при «Васильевне» два определения: «слабая, хворая»? Разве не ясно, что если «хворая», то уж не сильная, зачем же писать слово «слабая»? И зачем при Петровне два определения «крупная, полная», когда хватало бы и одного? Ведь это слова близкие по смыслу в данном тексте.

Теперь скажите, зачем именно здесь о Васильевне сказано «бывшая свинарка»? Ведь эти слова не вплетены естественным образом, а своевольно поставлены, просто так, словно камни на грядку брошены.

А о Петровне: она, оказывается, «всю жизнь провозилась с телятами». Позвольте, но у обеих этих женщин были мужья... которые, видите ли, спились. Можно быть уверенным, что с ними бедные женщины изрядно «повозились»; небось, временами и не до телят, и не до свиней было. Из дальнейшего же текста мы узнаем: у Петровны, то есть у той самой, что «всю жизнь провозилась с телятами», оказывается, было восьмеро детей. Повторю: восьмеро! Когда же она их успела народить, если «всю жизнь провозилась с телятами»? С детьми она не возилась, так надо понимать?

Как-то очень уж немилосердно сказано о мужьях (это деревенские мужики, чего, мол, с ними церемониться!): они «поумирали от тяжелой работы, многолетнего, не прекращающегося ни на день пьянства, хронического недозакусывания и отсутствия отпусков...»

Александру Стародубцеву кажется, что он выразился тут очень остроумно: «хроническое недозакусывание». Такое острословие сильно смахивает на глумление: персонаж ведь беззащитен перед автором, на дуэль не вызовет, по физиономии не съездит, можно и поиздеваться над ним, как над пленным, связанным по рукам и ногам.

Вот старое литературное правило: если автор хочет выглядеть умным, он делает дураками да недотепами своих героев. Над ними так удобно потешаться! На этом, кстати сказать, некоторые из довольно талантливых и известных литераторов сделали себе громкие имена.

Читаем рассказ «Поездка» дальше... Вот автор поставил одну из своих героинь в очередь за лекарствами, и по его авторской воле глубоко пожилая и больная свинарка в аптеке проявила «неподдельное естественное любопытство»... К чему вы думаете? К презервативам. Она «начала допытываться о существе товара». Невероятное дело: «очередь как могла объяснила старой женщине теоретическую суть изделий».

Обратите внимание на употребленные тут слова «неподдельное», «естественное», «теоретическая суть», «существо товара» - они опять же должны свидетельствовать об остроумии сочинителя. Так и видишь, как он этак похохатывает над героиней своей и потирает довольно руки: вот как лихо выразился! Васильевна по его воле говорит во всеуслышанье об упомянутом аптечном «товаре»:

« - Егору, мужу моему, ему нужно было. По молоду-то кажин день пушку свою на меня наставлял...»

Тут же и имя Божье приставлено: «Так Богу угодно было». То есть помимо сексуальной озабоченности старой и больной свинарки ей еще прибавлено автором и богохульство.

В рассказе много еще авторской резвости и игривости. Например, он заставляет Васильевну попросить у аптечной продавщицы;

«- Дай лучше отравы какой, чтоб сразу душа выпала из тела».

Александру Стародубцеву, по-видимому, не приходит в голову, что выпадает из тела нечто иное, а не душа. Или он не случайно уподобляет душу деревенской женщины тому, что «выпадает» из тела?

Впрочем, догадываюсь: таким образом он якобы копирует народную речь. Помните, как у Ильфа и Петрова писатель-самородок подделывается под этот самый «народный» язык?

«Понюхал старик Онуфрий свою портянку и аж заколдобился».

Признаюсь честно: я не дочитал рассказ «Поездка» до конца. Там дальше что-то про СПИД, про «гриб бздюх» и про то, может ли баба без мужика обходиться, а эти самые бабы именуются Вальками и Верками... Выносить подобную «изящную словесность» - это выше моих сил. Я отступился, повторяя вслед за классиком:

«С кого они портреты пишут?

Где разговоры эти слышут?»

Не так давно в тех же «Тверских ведомостях» было опубликовано сразу пять рассказов! Сам этот факт замечательный! Так-то бы почаще! Все-таки литературное произведение «потеплее» информационной статьи, оно адресуется к душе, а информацией мы уже пресыщены.

С неослабевающим интересом прочитал я в этом номере от начала и до конца рассказ Юрия Козлова «Про картошку»: написано спокойно, непринужденно, уверенно, ненатужно, без лишних красивостей, с уместным юморком. Думается только, что это не рассказ, а глава из повести.

Такой же интерес пробуждает и рассказ Геннадия Немчинова «Лидина усадьба». У этого писателя проза всегда согрета душевным теплом, даже когда он пишет обыкновенные заметки. Но если подойти к «Лидиной усадьбе» попридирчивее, то я заметил бы, что Немчинов тоже не всегда внимателен к языку - очень уж много «вши», а это режет слух: «утерявший», «онемевшие», «просевшие», «сказавшись», «выветрившимся», «преобразивший», «разгоравшегося» и т. д. Тут же и «щи»: «подталкивающий», «уходящий» и проч.

Да и обилие сложносоставных прилагательных бывает досадно при чтении: «сладковато-солнечным», «мило-уютным», «наглядно-впечатляющие», «спокойно-усталое», «нерушимо-вечными», «спокойно-выверенной», «дымно-сизыми», «обыкновенно-закономерную», «звонко-молодой» и проч., и проч. Для одного рассказа многовато.

Замечу, что о прозе Юрия Козлова и Геннадия Немчинова, постоянных авторов газеты "Тверские ведомости", и писать, и поговорить интересно.

А вот что касается рассказа Наины Хониной «Кинг-Конг», помещенного там же...

Представьте: в деревню подбросили ребенка с черным цветом кожи, к тому же он ненормальный, по-ученому говоря, олигофрен. Ну, там следуют сюжетные находки, вроде того, что некая тетка Лукерья (ох, уж эти мне бабки да тетки Лукерьи, кочующие из рассказа в рассказ!) подкатила сверток с ребенком палочкой от дороги к своему дому... ей-Богу, так и написано: подкатила палочкой! Далее идет описание того, как сверток разворачивают, видят черненького, кудрявенького, тетка Лукерья кричит: «Чур меня, чур!», после чего «и давай креститься». Еще она кричит: «Антихрист!» - и следуют прочие глупости, пересказывать которые у меня нет охоты.

Надо полагать, по замыслу автора эта сцена должна распотешить читателей, позабавить их, но отчего-то возникает тягостное чувство неловкости, и только.

Вот «тетка Лукерья» обращается к своему 80-летнему мужу: «Ваньк, старый хрен, подь сюда!». Кстати, кому она «тетка»? Неужто автору рассказа, Наине Хониной? И неужели сама она, Хонина, обращается к своему мужу таким же манером: «Женьк, старый хрен...» Или она считает, что именно так принято обращаться в деревенском обществе, поскольку-де это мир отсталый, люди там замшелые, бескультурные?

Почему пожилую деревенскую женщину надо обязательно называть «теткой» или «бабкой» и непременно придумать ей какое-то редкостное имя, «под старину»? Нынче в деревне все «бабки» и «тетки» в возрасте самой Хониной. Они не Лукерьи и Матрены, не Ерофеи и Михеи, а - Владимиры, Сергеи, Вячеславы... Алевтины, Светланы, Нины... и Наины, небось, есть. Но ведь так хочется писать в «народном» стиле! Отсюда и «Лукерьи», и «Че губы-то распустил?», и «эвон», и «подь», и прочие красоты.

Когда «тетка Лукерья» называет своего 80-летнего мужа Ванькой - глупо, но ладно, мы, читатели, стерпим. А вот что в авторской речи он так же именуется Ванькой - это уж, по-видимому, свойственно только артисткам, ставшим по возрасту бабками и взявшимся за писательское ремесло.

Конечно, литература бывает разная: на уровне разума или на уровне сердца, бывает и гораздо ниже - на уровне тазобедренного сустава (именно там «хрен», «презерватив» и проч.). Но есть и такая литература, что выше головы человека - это уж божественный уровень! Нам ту высоту не взять, а вот достичь бы уровня разума да сердца! Эта высота соответствует нравственному уровню деревенских «бабок» и «теток», до которого нам, литераторам, надо еще подниматься и подниматься. По крайней мере именно такая мысль приходит на ум, когда читаешь некоторые рассказы некоторых тверских литераторов.